Тетрада Величко - Страница 79

— Не говори так, Кузьма! — не кричала, умолять начала. Не хватало сил сдерживаться и самой. — Не мучь! Не представляешь, как это больно! — задохнулась, прикусила губу.

И вдруг само прорвалось. Понеслось из нее потоком:

— Каждую ночь раньше! Каждую! Даже на лекциях, если отключалась. Едва глаза закрывала. А тебя даже рядом не было, гад, чтобы я могла убедить себя, что все нормально! Я три месяца не спала перед тем проклятым мостом! Мне прыгнуть в воду — уже просто облегчением казалось. Все в голове спуталось: явь, сон. Тебя нет… Себя теряла, — опять упрек, снова обвинение.

И боль. Господи! Откуда в ней столько боли?! Где вмещается?! Сколько она ее в себе носит?

А Кузьма не прерывает. Только черным взглядом смотрит, все сильнее сжимает челюсти.

— Ты знаешь, каково это — спать с кем-то лишь для того, чтобы меня было кому разбудить, когда ты мертвый приснишься?! — бросила в лицо то, что травило душу больше всего. — Соглашаться на компромиссы, отдаваться физически потому, что это рядом чье-то присутствие гарантирует?! И не говорить, почему воешь каждую ночь. Представляешь, как это, Кузьма?! — не голос — наждак.

Слова горло царапают.

Слезы вновь затуманили взгляд. Его черты расплывались. В ушах стучит пульс. Словно часовой механизм в голове тикает. Как бомба.

А он ее руку держит. И Кристина не забирает.

— Хотя Рус и так понимал, кажется. Потом перестал спрашивать. Мать дольше пытала. С Романом проще было, я от самого его присутствия рядом просыпалась. Если коснется случайно. Чужое, не мое совсем… Но хоть от кошмаров избавляет… И тебе назло! Чтобы было, как ты сказал. Хотел, чтобы у меня в доме мужик был, на которого рассчитывать вроде можно? Всегда рядом, в мелочах положиться можно — получи! Чтобы видел: что ни тебе, ни мне от этого не легче! Чтобы ревновал и мучился, как я мучилась!

Впервые в жизни это голосом произнесла. На него смотреть не могла сейчас. Самой больно так, что сил нет. Снова выть диким зверем хочется. От обиды. И от отвращения к себе самой. От гнева на него.

— Сколько, мавка? — хрипло и опустошенно повторил он свой вопрос. — Сколько тебе это снится, любимая?

Наверное, не назови он ее снова так, сдержалась бы. А так…

Опять закричала. Просто, без слов. Грудью, горлом, выплескивая это из себя. Выдернула свою руку у него. Встала, отошла к стене. Обхватила себя руками, не сразу поняв, что начала раскачиваться.

— Постоянно, Кузьма! Слышишь?! Постоянно! Последние года два-три пореже, когда сказал, что вышел из дела. Когда снова обманул, а я так хотела тебе верить. Сегодня… — посмотрела на него снизу вверх сквозь слезы. — Я почти каждую ночь умирала вместе с тобой. Каждую ночь за эти годы! А ты мне говоришь: отпустила бы — полегчало?!

Не знала: на него смотрит, как на сумасшедшего, или сама давно разума лишилась? А внутри — даже не боль уже. Пустота. Выговорилась. Выпустила из себя это все впервые за долгие годы. В небольшое пространство этой палаты выплеснула, на него свалив все. И что дальше делать — не знала.

Уставилась в монитор, отсчитывающий показатели его жизнедеятельности, потому что в лицо смотреть — сил нет. Но и в этих скачущих цифрах всю боль Кузьмы видела. Все опустошающее признание им своей вины. Ненависти к самому себе.

Потому и не хотела говорить. Никогда не упоминала о своем потаенном с момента, как расстались. Слишком хорошо знала своего мужчину, чтобы представлять — как и это он на себя взвалит. Только не титановый же, как ни кочевряжится. Не все сердце и тело может вынести. Хоть и заслужил, наверное.

— Кристина. Маленькая…

Грудью хрипел. Не горлом. Как она кричала несколько минут назад. У него просто сил на крик не было. Вот и хрипел.

— Думал, что от этого как раз и освобождаю… Избавляю тебя от боли. Хотел, чтобы жила спокойно… В безопасности…

Кристина прижала пальцы к щекам. Растерла лицо.

И не отдохнула, и облегчения не почувствовала. Откат только от нервов и напряжения такой, что все вокруг снесло взрывной волной, считай. Разрушительная пустошь внутри нее. И снаружи та же пустошь ощущалась — он проецировал.

Здорово! В очередной раз друг друга грейдером «пережевали» своих упреков и обвинений. И что? Кому легче?

— Как чувствуешь себя? — наивно и глупо попыталась изменить тему. — Уже не морозит? Пить еще хочешь?

Вернулась к кровати, взяла стакан.

Но Кузьма только еле-еле головой покачал.

— Мавка… — шепотом, но даже в этот едва слышный голос такую боль и вину выплеснуть умудрился, что у нее в груди заболело. — Посидишь рядом, пожалуйста? — словно в этот момент поверил, что она развернется и уйдет, прикрыв дверь, как он когда-то, мучительно виновато попросил Кузьма.

Кристина не спорила. И не говорила ничего больше. Упреков не бросала. Уже не могла.

Села все на тот же подлокотник софы.

— Руку… дашь, маленькая? — тем же тоном спросил.

Это было ужасно.

Никогда от Кузьмы такого не слышала. Полного самоуничижения и ненависти к самому себе. Отсутствия непробиваемой уверенности в выбранном курсе движения, которая не отказывала ему даже при смерти.

В солнечном сплетении мучительно болезненный узел скрутился. Сжала пальцы, вдавила ногти в ладонь.

А он не настаивал больше. Посмотрел долгим-долгим взглядом. Тоже молча. Закрыл глаза. Лицо такое, словно внутри кислота разъедает кишки. Или она дренаж схватила и по брюшине у него тягает, вытаскивая нутро наружу. Но ни слова больше не говорит. Не считает себя вправе.

Не выдержала. С тихим то ли стоном, то ли воем, коснулась его щек, которые все же отмыла от крови, погладила лоб. Прижалась губами к его стиснутому рту. И сама сжала ладонь Кузьмы (которую он даже не поднимал уже, потеряв надежду и веру, что может требовать) своими пальцами.