Тетрада Величко - Страница 102

102

Простонала ему в ухо.

Не понимала уже, что с ней творится: кричать хочет, а грудь болит, горло перехватывает от страсти, от желания к нему. Руки трясутся, как у заправского алкоголика. От этой необходимости. И только сипло шептать получается. Воздух глотать — и то больно. А все равно за него цепляется, рубашку расстегнуть старается — невыносимо! Жизненно необходимо ощутить его кожу своей. Снова ощутить то, что недавно у самих себя украли: кожу к коже, его жар к ее… Две пуговицы оторвались. Слишком сильно дергала. Резко, жадно, неуправляема сама собой.

Кузьма внял. Бог знает, каким чудом, но услышал, разобрался в этом хрипе. Опустил ее, но рук не разжал, объятий не ослабил.

И вдруг снова развернул ее, оторвав от опоры. В другую сторону потащил, на ходу расстегивая на ней джинсы. Кристина уже с его плеч сорочку стаскивала. Пытаясь ртом, губами коснуться каждого ребра. Прижалась к вытатуированной букве ее имени. И громко, надрывно застонала от всего, что на части рвало и тело, и душу. Пальцами по длинному шраму от швов пробежала.

Он замер. Запрокинул голову, шумно втягивая в себя воздух, так, что ноздри раздувались.

— Моя! Никогда не отпущу больше!

Похоже, и он говорить толком не мог. Хрипел каждое слово, словно легкими говорил, а не горлом.

Кристину забило крупной дрожью. В кожу Кузьмы ногтями впилась.

Безумие чистой воды! Знают же, что зря…

Замерли на секунду, впервые за это время оторвавшись один от другого. Задыхаются оба, воздух хватают распахнутыми ртами. И смотрят глаза в глаза. Так, словно и взглядами, как руками, ртами только что — друг за друга цепляются. Словно разговаривать пытаются без слов, глазами. Какие-то доводы привести, а уже никто разум слушать не готов.

И остановиться не смогут. Оба поняли, что все — возврата нет.

Не знают, что дальше будет. Понятия не имеют, что потом.

Но сейчас прекратить ни Кузьма, ни Кристина не в силах. Умереть легче. Действительно не выдержат больше друг без друга…

И сзади тот самый диван. Поняла это, только когда переступила с ноги на ногу, путаясь в джинсах, которые он с нее стягивать начал.

— Моя, мавка! Моя… — опять прошептал Кузьма…

— Не я от тебя отказывалась все эти годы, — выдохнула со своей болью.

Сказала так, словно в горле битое стекло. Каждое словно кровоточит. С ядом вырывается, который душу все равно разъедал.

А Кузьма всем телом вздрогнул. Но принял ее удар, взгляд не отвел, выдерживая этот упрек. Признавая вину. И не прерывая контакт глаз, ртом накрыл правую грудь, прикусывая через кружевную ткань.

Не удержалась — застонала, еще больше выгнувшись.

Кузьма оторвался. Прижался губами к ключице, заставив Кристину податься назад, через весь диван как-то дико выгнуться, упереться в стену головой. Поддерживает ее под спину руками, продолжает все тело поцелуями покрывать. И джинсы уже до щиколоток стянул жадными, горячими ладонями. Грубыми и жесткими от его алчности, от желания до каждого миллиметра кожи коснуться, до каждой клеточки, кажется, которое ощущается и без слов.

— Маленькая моя, мавка… — шепчет, втирая эти слова в ее кожу так, будто губами, ртом, своими зубами ей какие-то невидимые татуировки набивает. Словно заклятие какое-то накладывает на нее.

А Кристина не могла и не хотела сопротивляться. Пальцами в его вихры вцепилась, надавила на затылок, подставляя под его поцелуи свой живот.

— Нужен мне! — простонала так, будто больно ей было. И в самом деле ощущала ужасающую, разрывающую пустоту в теле, до боли. До муки. — Весь нужен, родной! — вцепилась в его плечи, потянула на себя.

Кузьма закричал. Хрипло, надсадно, низко. С бешенством и злостью. Лбом прижался к ее животу. Не от боли из-за царапающих ногтей Кристины. А от всего, что встало между ними за эти годы. От всех, кто между ними встал. У нее мороз по коже пошел, заставляя волоски на затылке дыбиться, несмотря на жар, который вены рвал, вырывался с каждым выдохом. Она это в Кузьме чувствовала так же, как в себе. Словно раньше: одни мысли, одни желания, сердца стучат в одном ритме…

И дикая, невыносимая боль, что сами себя всего этого так надолго лишили. Безумный, безотчетный страх, что могут умереть, а так и не ощутить больше друг друга. Не почувствовать вновь то, что никто не в состоянии дать ни ей, ни ему.

Кузьма запрокинул голову, ловя губами ее руки, ладони поцеловать пытался. И вновь на губы накинулся. А Кристина его брюки расстегивает, путаясь в ремне. Дергает, пытаясь еще больший доступ к телу получить, полнее его почувствовать, понимая, что с ума сойдет, если не ощутит его в себе. Сейчас, сию же минуту! Сколько ночей мучилась, прогоняя из тела это желание и потребность в самом любимом и дорогом! А все равно — не сумела. Заклейменная, что ли, им? Под кожей ее свои метки он расставил словно бы…

— Моя…

— Нужен мне… Родной! — закричала в голос, когда Кузьма припечатал ее к дивану, буквально вонзившись в тело одним рывком.

Про все забыла: про охрану, про причины, почему нельзя. Кристину словно током по каждой мышце пробило. Не могла замолчать, не могла прекратить к нему тянуться еще больше. Тяжело. Господи! Он другим стал. И ее тело изменилось, да только плевать! Все к черту. Одно целое с ним! Опять! И нет никаких мыслей, только безумное удовольствие, которое с болью спутать — проще простого. Потому что невыносимо такое наслаждение после того, как и прикоснуться друг к другу не могли толком.

Накрыл ее собой. Вдавил в диван. В рот впился своими губами, царапая щеки Кристины щетиной. А сам в ее бедра, в ее тело врывается. Такой большой, такой массивный. Ее весь!

102