Тетрада Величко - Страница 162

162

— Да, муж, — кивнул, стряхнув пепел в окно. — Новый… сомнительное утверждение.

— Да я видел, — еще более зло хмыкнул Роман. — Явно не три месяца назад познакомились и закрутили. Ты знал? Они давно любовники? Почему мне никогда не говорил? Как сам терпел?

В голосе Романа четко слышалась обида. Руслан вновь глубоко затянулся, выдохнул и посмотрел прямо на Романа.

— Ты — дебил?! — рявкнул Руслан, когда дошло, о чем Роман бесится. — Мозги вруби, Рома! Она тебе ни разу не изменяла ни с ним, ни со мной, как бы ты ей душу ни рвал, — крепко сжал сигарету зубами. Нашел время, придурок. Именно сейчас это выяснить надо? — Как ты мог столько с ней жить и ни фига о Кристи не узнать? Настолько не интересоваться мыслями и душой женщины, которую якобы любил, а, Рома? Я вот этого никак понять не могу, — Рус злобно цокнул языком, снова выдыхая дым.

Роман немного растерялся от его наезда. Стушевался. Но не отступил в претензиях, это чувствовалось. А Руса уже понесло. Тоже зацепило все случившееся крепко, а здесь выход нашел для эмоций.

— Они всю жизнь знакомы. Вместе с детства. Это мы с тобой — «любовники», как ни крути. И не от хорошей жизни или потому, что им острых ощущений захотелось. Блин! Сложно все, Роман. Ты и не представляешь! Так что выключи в себе маленького эгоистичного пацана и подумай о Кристине хоть немного. Вспомни, сколько она о тебе думала! Прекрати трепать ей нервы своим поведением и отношением.

Зло затушил окурок в пепельнице и исподлобья глянул на Романа.

Тот, казалось, задумался над его словами. Во всяком случае, больше не высказывал претензий.

Она рассматривала потолок в спальне. Лежала на кровати, откинувшись на матрас, как до этого сидела с краю. И просто смотрела на огромную белую поверхность над своей головой, украшенную какими-то сложными геометрическими узорами декора с подсветкой.

Кузьма где-то там, в просторах квартиры, разговаривал со своей матерью.

Маме Маше тоже было очень тяжело. И перенесла она все непросто. И сердце прихватывало, когда, доехав до больницы с вещами подруги, узнала — поздно. И нервы сдавали. Ей успокаивающего дали, напомнили о своих лекарствах. Мама Маша нашла в себе силы собраться, еще и Кристину поддержать. Они с Кузьмой решили какие-то моменты с организацией похорон. А потом все приехали сюда.

Сама же Кристина находилась в какой-то прострации, только уже иной. Не напряженной, как это случилось с ней сразу после смерти матери, не взрывающей сердце и разум. А опустошенной. Разбитой и мучительной. Полной каких-то вялотекущих мыслей и сомнений, которых даже обдумать толком не выходило. Те словно бы просто медленно кружились в пустой голове, «поставленные» на цикл по кругу.

Снова и снова.

Тяжелые мысли. Безнадежные какие-то. Те, которых и раньше имелось предостаточно. Да Кристина не хотела тогда такое осмысливать. Даже сосредотачиваться на чем-то подобном. Гнала их от себя год за годом. Зато сейчас, разворошенные болью и горем от смерти матери, эти думы вырвались на волю из тех закромов сознания, куда Кристя их так долго прятала. И набросились на разум, и без них ослабленный душевной мукой. А скрыться теперь не выходило. И спрятать все назад не получалось. Смерть матери почему-то очень остро заставила ощутить конечность жизни. Неумолимость времени и то, что нельзя вернуть ничего из того, что уже оставила за спиной. Ни одного дня, ни одной секунды.

По здравому размышлению, странно. Ведь каждый день на работе сталкивалась со смертью. Но отстранилась, наверное, отдалилась, сосредотачиваясь на том, что в принципе может сделать для своих пациентов, а не на философских аспектах, вроде бы понятных само собой… А вот когда ее кровно задело — это понимание ошарашило своей простой и безжалостной откровенностью.

— Маленькая, ты бы лучше спать ложилась, — Кузьма настороженно и грустно посмотрел на нее, едва переступил порог спальни. — Давай, я и тебе дам таблетки, что Карецкий матери выписал?

Подошел, сел около нее, сразу же зарылся пальцами в волосы, которые рассыпались вокруг ее лица.

— Не хочу. Не надо, — отказалась Кристина.

Голос был хриплым. Сорвала, выплакалась до этой сиплости. Вроде и полегче стало, когда выплеснула из себя то дикое напряжение. Но с другой стороны…

— Не надо, малыш. Не думай об этом, не зацикливайся, — очень хорошо понимая ее, Кузьма прилег рядом, опершись на локоть. Оставил в покое волосы, провел пальцами по лицу Кристины, повторяя черты. — Безумно тяжело. Но это жизнь, маленькая моя…

Она тоже повернулась на бок и посмотрела ему глаза в глаза.

— Жизнь, родной… — все те мысли, что последние часы вертелись в голове, вдруг взметнулись каким-то странным и нелепым образом, перемешались, внося сумятицу в сознание и разум.

И накрыло чем-то таким странным: полным безнадежного страха и обиды, злым отчаянием. Не от «злой» злости, а от осознания своей, да и его беспомощности в глобальных вопросах.

— Жизнь… она же не возвращается… А мы… мы столько уже упустили, Кузьма! — Кристина поднялась. Показалось, что так весомей сумеет донести до него мысли.

Взъерошила свои волосы, глядя на любимого с той же болью и отчаянием.

— В жизни нет повтора, родной, — обхватила себя руками за плечи. Поднялась, подойдя к закрытым дверям того самого «французского балкона». — Ты когда-нибудь думал, что у нас уже могли бы быть дети? Им бы по десять лет могло быть…? Думал, Кузьма? Мы могли бы быть с тобой каждый день этих лет, если бы… Ничего не вернуть…

Замершим взглядом посмотрела на ночной город, не уверенная, что в состоянии правильно передать и высказать то, что душу разрывало на части. Мысль свою до него донести. Не обиду, нет.

162